ее мне в ладонь. – Хотите носите, хотите нет, но она ваша. Возьмите.
Я гляжу на подвеску, лежащую у меня в руке. Тяжелый серебряный медальон выглядит потускневшим, потертым, я различаю только узорчатый крест, выгравированный на серебре. Я щелкаю крышечкой. Акилле с вызовом смотрит в объектив фотоаппарата, кудрявые волосы зализаны назад, на шее платок.
– Но…
– Возьмите, пожалуйста. – В Стелле проглядывает неистовство Акилле, и я в первый раз понимаю, насколько они похожи. – Моя мать не расставалась с этим медальоном и взяла с меня обещание, что после ее смерти его буду носить я. Но я не хочу его носить. Я больше не хочу носить на себе Акилле. Теперь Акилле ваш.
По тону Стеллы ясно, что возражений она не потерпит. Я сжимаю ладонь с медальоном в кулак и глупо отвечаю:
– Спасибо.
Стелла гладит меня по руке.
– Не благодарите меня. Идите. Вон ваш молодой человек, ждет во дворе.
Марко и правда терпеливо дожидается в красной «комакки».
– Я думала, ты встретишь меня на автобусной остановке, – говорю я, садясь в машину.
Марко хмыкает:
– Чтобы ты ноги переломала, спускаясь по этой козьей тропе в темноте? Не надейся.
– Какой ты милый. – Я расстегиваю сумку и ищу, куда понадежнее пристроить медальон Стеллы. Марко включает свет и наклоняется ко мне.
– Что у тебя там? – спрашивает он. Я раскрываю ладонь и показываю ему подвеску. Марко берет ее, потирает большим пальцем крышечку. – Вот это да. Старинная, наверное.
– Мне ее Стелла отдала. Открой.
– Вот это да, – повторяет Марко, глядя на черно-белое фото в медальоне. – Наверняка платок красный, даже не сомневаюсь. А лицо какое! Наденешь?
– Не знаю. Наверное, так будет надежнее.
– Согласен. Нагнись.
Я подбираю волосы, и Марко застегивает цепочку, коснувшись моей шеи теплыми пальцами.
– Ну вот. – Он бережно поглаживает медальон, покойно устроившийся у меня между ключиц. – Теперь ты – хранительница Акилле. Прости, я что-то не то сказал?
– Ничего, просто… Стелла сказала примерно то же. Я и не представляла себе, как тяжело ей пришлось. – Я передергиваюсь, вспомнив ее слова: «Я больше не хочу носить Акилле». – Как приедем домой, я все тебе расскажу.
Домой. Это слово само срывается у меня с языка.
– Домой, – повторяет Марко и улыбается своей сногсшибательной полуулыбкой. – Мне понравилось, как ты сказала. – Он поворачивает ключ зажигания, и «комакки» с урчанием оживает. – Готова?
Я набираю воздуху в грудь и поднимаю взгляд. Перед нами лежит долина, на фоне ночного неба сияет Флоренция – я различаю купол кафедрального собора.
– Готова, – отвечаю я.
33
Стелла
Риту Крей я впервые увидела летом пятьдесят пятого года. Помню, мне тогда понадобилось съездить в Риферди, к Пьерфранческо – то ли по вопросам нашего барного бизнеса, то ли еще по какой мелочи. Своего младшего, Карло, я взяла с собой. Ему тогда было три года, в этом возрасте он бунтовал против всего подряд, однако не желал расставаться со мной. После долгой поездки на трамвае мы, потные и растрепанные, прибыли в «Леньи Эдиторе». Мы опоздали, но Пьерфранческо, как всегда, задерживался. Его секретарша принесла мне кофе, Карло выдала печенье и пару книжек с картинками, чтобы занять его, и мы устроились ждать.
Минут через десять вниз по лестнице простучали каблучки, цок-цок-цок, и появилась Рита. Я, конечно, сразу узнала ее, после гибели Акилле фотографии Риты были во всех газетах. Выглядела она почти так, как я себе представляла, – стройная элегантная блондинка. Одета Рита была просто, но я уже тогда понимала, каких денег стоит такая простота. Вокруг нее тяжелой тучей висела печаль. Убита горем – вот правильное выражение. Рита была убита горем.
Стыдно признаться, но я смотрела на нее во все глаза: надо же, я нос к носу столкнулась с легендарной фигурой, с этой прибывшей из-за границы светской дивой, которую мой брат любил всю свою недолгую жизнь. Рита тепло простилась с секретаршей Пьерфранческо – та побежала открывать дверь, – а потом улыбнулась нам с Карло и тоже произнесла arrivederci.
– Поднимайтесь, – пригласила секретарша и поспешила вернуться на свое место.
Кабинет Пьерфранческо располагался этажом выше. Хозяин смотрел в окно, но при нашем появлении обернулся. Увидев Карло, Пьерфранческо просиял. Он обожал детей, а они – его. Со мной Карло бывал сущим дьяволенком – может быть, потому, что я слишком многое ему спускала. Любя сына, я до ужаса боялась быть с ним слишком строгой или повторять педагогические приемы моих родителей. Однако с Пьерфранческо Карло всегда вел себя хорошо. Он вскарабкался на стул и уселся за большим письменным столом, поглядывая на Пьерфранческо так, будто ожидал распоряжений.
– Ну, товарищ Карло, давай посмотрим, что у меня для тебя есть. – С этими словами Пьерфранческо достал из ящика стола деревянный игрушечный паровоз – черный, с яркой красной звездой на боку и кириллической надписью внизу. Предполагалось, объяснил мне потом Пьерфранческо, что это бронепоезд комиссара Троцкого, а смастерил его один приятель Пьерфранческо, русский эмигрант. – Ну, что скажешь?
Пьерфранческо протянул паровозик Карло, и тот мгновенно вцепился в игрушку.
– Скажи «спасибо», – напомнила я.
– Шпащибо, – прошептал Карло.
Сжимая игрушку в пухлых ручках, он съехал со стула и устроился на полу, где принялся катать паровоз по плиткам, приговаривая «чух-чух».
Пьерфранческо взъерошил малышу волосы, отчего они растрепались еще больше.
– Извини, я сегодня какой-то рассеянный. Напомни, о чем мы собирались поговорить?
Я напомнила ему о деле, в чем бы оно ни заключалось, и мы стали просматривать документы. Карло упоенно играл у моих ног. Вот что меня всегда поражало: Пьерфранческо был занятым человеком с бесконечным списком посетителей и дел, но я, заявляясь к нему с каким-нибудь пустяком, который требовалось уладить, никогда не чувствовала себя помехой. Он всегда ухитрялся сделать так, что мне казалось, будто я помогаю ему, даже когда он оказывал мне громадную услугу, давая, например, деньги в долг (или делая вид, что дает в долг). Они с доном Ансельмо, при всей разнице характеров, были слеплены из одного теста.
Когда мы закончили, Пьерфранческо попросил принести кофе и стал, как обычно, расспрашивать меня: как Джузеппе, как родители, как дела в баре? Но я отчетливо видела, что у него на уме что-то еще. Он слушал мои ответы беспокойно, складывая и снова разглаживая лежавший перед ним лист бумаги, и наконец сказал:
– Сегодня ко мне заходила Маргарет Крей. Женщина, которую любил Акилле.
Карло уже устал и начал кукситься. Он протянул ко мне ручки, по-прежнему не расставаясь с игрушечным паровозиком. Я усадила сына к себе на колени, и Карло, теплый и тяжелый, прильнул ко мне, сунув большой палец в
